быки
Калининградский технический рыбный (да-да, именно так) институт устроен непросто: фасад с четырехметровыми тяжеленными медными дверями – это, говорят, бывший парадный вход Гестапо Восточной Пруссии; гестапо там не на пустом месте возникло: немцы пристроили корпус к зданию Имперского суда 19 века – это сейчас учебные аудитории; задняя сторона квартала (а институтский корпус – это целый немаленький квартал, ограниченный Площадью победы, на которую и выходит фасад, и улицами Ушакова, Грекова и Генделя) как была тюрьмой при немцах, так городской тюрьмой и осталась (похожа на Моабитскую, наверное один проект) ; а четвертая сторона, стоящая под прямым углом к тюрьме, была у немцев прямым продолжением тюрьмы и следственным корпусом, а у нас их тех кабинетов устроили комнаты институтской общаги. Все торцы коридоров – переходы в тюрьму – заложили наглухо, и только часть первого этажа, примыкающую к тюрьме, учреждение оставило за собой: там у них специальная дверь, а за ней такой предбанник и окошко в стене для приема передач – разумеется, мы заглядывали.
Тюремный двор отгорожен от институтского кирпичной стеной до третьего этажа – старой кладки стена, еще немецкая – а поверху спиралями колючая проволока привинчена, но из окон общежития с последнего этажа тюремный двор отлично виден, а летом, когда заключенным разрешают открывать форточки, они гулко орут через железные оконные намордники: «сколько дааали? – пятерииик!».
В общем, тюрьма была как отдельный привилегированный закрытый факультет со своим уставом.
Внутренний же институтский двор на самом деле не один: огромное это пространство застроено гестаповскими же корпусами, пересекающимися преимущественно под прямым углом со сложной системой переходов из корпуса в корпус. Раньше там, наверное, работали всякие местные мюллеры, айсманы, холтоффы да штирлицы, а теперь учебные аудитории и лаборатории – у нас одних только химий было несколько штук: общая, неорганическая, органическая, аналитическая, биохимия, гидрохимия, и небось еще какие-нибудь, лень искать вкладыш к диплому – посмотреть, а здоровенные лаборатории были, разумеется, на каждую дисциплину свои.
В сквере около здания, бывшего некогда Судом Пруссии – когда еще не только никакого гестапо не было, а никто и представить себе не мог все эти грядущие ужасы – до I Мировой войны еще была установлена немалых размеров скульптура: два столкнувшиеся лбами в напряжении всех своих бронзовых мышц быка. Считается, что композиция символизирует немецкое правосудие – противостояние адвоката и прокурора – но у меня есть сомнения, что в Пруссии все было настолько просто: с такой же степенью правдоподобия можно утверждать, что бодание изображает борьбу школ Канта и Гегеля, а то и самих философов.
Но все это – достаточно второстепенные детали. Важно, что честный скульптор изваял животных со всеми возможными подробностями: бугры мышц, тупая ярость на мордах (адвоката и прокурора? Канта и Гегеля? Гете и Шиллера? Вагнера и Бетховена?) и здоровенные – как страусиные – болтающиеся между задними ногами яйца.
Всего – на двоих участников – четыре вызывающе роскошные штуки.
Даже у лошади Г.К.Жукова на Манежной площади – а уж на что, казалось бы, Маршал Победы – и то ничего подобного нет.
И у студентов технически-рыбного института считалось делом чести, делом славы, делом доблести и геройства эти яйца на каждую Пасху как можно ярче покрасить.
И здесь друг на друга накладывалось сразу несколько правонарушений: и хулиганство, и вандализм, и осквернение памятника культуры – хоть и прусской - да еще и религиозный предрассудок, с которыми в СССР велась, как известно, изнурительная борьба.
Поэтому за каждым кустом в скверике в пасхальную ночь пряталось по несколько милиционеров – и это было как игра в казаки-разбойники: у одних – нетерпение покрасить и убежать, у вторых азарт не допустить, предотвратить и схватить. Спорт в чистом виде: ни озлобления, ни избиений – цитиус и альтиус с фортиусом, ничего личного.
Понятно, что у милиции с простором для творчества было не очень – а вот студенты методы старались разнообразить: среднестатистический студент вообще как правило умнее милиционера.
Идет, например, пара ребят ночью в сквер, крадутся осторожно, озираются, один из них при этом бережно прижимает к груди здоровенную банку, обмотанную газетами. Подходят к скульптуре – а она еще на трехметровом каменном постаменте – задирают головы, рассматривают. Замечают за кустами шевеления – и пускаются бежать через весь сквер по направлению к драмтеатру. Тут из-за каждого куста выпрыгивают менты, суммарно штук двадцать, а то и тридцать – и начинается этакое регби, гонка за форвардом. Разумеется, догоняют, блокируют – порой и подсечкой с ног могут сбить. Тут выясняется, что газетами была укутана трехлитровая банка с пивом. Ребята объясняют, что слышали, будто хулиганы собирались покрасить быкам яйца – и пришли посмотреть, а заодно и пивка попить. Но увидели милицию, испугались – вдруг пиво нельзя пить, побежали… глупо, конечно – но, может, хоть пива с нами глотнете? А менты и рады, что не тех догнали, и что этих никуда не надо тащить – и как извинение, что слегка помяли романтиков, и пива холодного, пенного после пробежки, прямо из банки хлебнут.
А в это время, убедившись, что отвлекающая группа сработала на отлично, и за кустами ни одного мухтара не осталось, еще три-четыре студента делают около постамента акробатическую пирамиду, еще один лезет по их спинам, несколько щедрых взмахов кистью, а то и струя краски из аэрозольного, если удалось раздобыть, баллона, яйца светятся свежим красным, желтым или зеленым – что и констатируют возвращающиеся в засаду весело порыгивающие пивом менты.
Те, с банкой, уже растворились в переулках, кто и как успел здесь подсуетиться – неизвестно, и только вот он, факт, висит налицо. Можно идти писать рапорт.
А то еще можно было ночью вообще вылазку не делать, а дождаться часов этак десяти утра – когда вся милиция снялась и ушла отсыпаться – и спокойно, совершенно не таясь, подойти к монументу с четырехметровой жердью, на конце которой висит прибитая широкогорлая жестяная банка с краской, аккуратно поднять ее на шесте, прицелиться, надеть банку прямо на мошонку, подождать так минуту, а потом хладнокровно бросить жердь с банкой под ноги и уже без улик и вещдоков в руках пойти, светясь от радости на Северный вокзал завтракать пивом.
Разумеется, гладко все равно проходило не всегда и не у всех. Пойманных доставляли в отделение, читали им нотации – тогда, в общем, студентов практически не били – а потом выдавали лесенку, наждачную бумагу, и отправляли под конвоем оттирать краску. И разумеется, вместе с краской студенты сдирают и патину – и начищенная бронза бычьих яиц начинает сиять жарким жирным блеском ювелирного золота.
И Пасха опять удается по полной программе.
https://www.ashipilin.ru/newgallery/Kaliningrad/images/IM3989w.jpg
https://img-fotki.yandex.ru/get/215803/201655053.232/0_17ff4a_f042a924_XXL.jpg
http://russianshanson.info/img/afisha/27/1024/1.jpg
https://privetsochi.ru/uploads/images/00/03/12/2012/04/16/aff0bef778.jpg
Тюремный двор отгорожен от институтского кирпичной стеной до третьего этажа – старой кладки стена, еще немецкая – а поверху спиралями колючая проволока привинчена, но из окон общежития с последнего этажа тюремный двор отлично виден, а летом, когда заключенным разрешают открывать форточки, они гулко орут через железные оконные намордники: «сколько дааали? – пятерииик!».
В общем, тюрьма была как отдельный привилегированный закрытый факультет со своим уставом.
Внутренний же институтский двор на самом деле не один: огромное это пространство застроено гестаповскими же корпусами, пересекающимися преимущественно под прямым углом со сложной системой переходов из корпуса в корпус. Раньше там, наверное, работали всякие местные мюллеры, айсманы, холтоффы да штирлицы, а теперь учебные аудитории и лаборатории – у нас одних только химий было несколько штук: общая, неорганическая, органическая, аналитическая, биохимия, гидрохимия, и небось еще какие-нибудь, лень искать вкладыш к диплому – посмотреть, а здоровенные лаборатории были, разумеется, на каждую дисциплину свои.
В сквере около здания, бывшего некогда Судом Пруссии – когда еще не только никакого гестапо не было, а никто и представить себе не мог все эти грядущие ужасы – до I Мировой войны еще была установлена немалых размеров скульптура: два столкнувшиеся лбами в напряжении всех своих бронзовых мышц быка. Считается, что композиция символизирует немецкое правосудие – противостояние адвоката и прокурора – но у меня есть сомнения, что в Пруссии все было настолько просто: с такой же степенью правдоподобия можно утверждать, что бодание изображает борьбу школ Канта и Гегеля, а то и самих философов.
Но все это – достаточно второстепенные детали. Важно, что честный скульптор изваял животных со всеми возможными подробностями: бугры мышц, тупая ярость на мордах (адвоката и прокурора? Канта и Гегеля? Гете и Шиллера? Вагнера и Бетховена?) и здоровенные – как страусиные – болтающиеся между задними ногами яйца.
Всего – на двоих участников – четыре вызывающе роскошные штуки.
Даже у лошади Г.К.Жукова на Манежной площади – а уж на что, казалось бы, Маршал Победы – и то ничего подобного нет.
И у студентов технически-рыбного института считалось делом чести, делом славы, делом доблести и геройства эти яйца на каждую Пасху как можно ярче покрасить.
И здесь друг на друга накладывалось сразу несколько правонарушений: и хулиганство, и вандализм, и осквернение памятника культуры – хоть и прусской - да еще и религиозный предрассудок, с которыми в СССР велась, как известно, изнурительная борьба.
Поэтому за каждым кустом в скверике в пасхальную ночь пряталось по несколько милиционеров – и это было как игра в казаки-разбойники: у одних – нетерпение покрасить и убежать, у вторых азарт не допустить, предотвратить и схватить. Спорт в чистом виде: ни озлобления, ни избиений – цитиус и альтиус с фортиусом, ничего личного.
Понятно, что у милиции с простором для творчества было не очень – а вот студенты методы старались разнообразить: среднестатистический студент вообще как правило умнее милиционера.
Идет, например, пара ребят ночью в сквер, крадутся осторожно, озираются, один из них при этом бережно прижимает к груди здоровенную банку, обмотанную газетами. Подходят к скульптуре – а она еще на трехметровом каменном постаменте – задирают головы, рассматривают. Замечают за кустами шевеления – и пускаются бежать через весь сквер по направлению к драмтеатру. Тут из-за каждого куста выпрыгивают менты, суммарно штук двадцать, а то и тридцать – и начинается этакое регби, гонка за форвардом. Разумеется, догоняют, блокируют – порой и подсечкой с ног могут сбить. Тут выясняется, что газетами была укутана трехлитровая банка с пивом. Ребята объясняют, что слышали, будто хулиганы собирались покрасить быкам яйца – и пришли посмотреть, а заодно и пивка попить. Но увидели милицию, испугались – вдруг пиво нельзя пить, побежали… глупо, конечно – но, может, хоть пива с нами глотнете? А менты и рады, что не тех догнали, и что этих никуда не надо тащить – и как извинение, что слегка помяли романтиков, и пива холодного, пенного после пробежки, прямо из банки хлебнут.
А в это время, убедившись, что отвлекающая группа сработала на отлично, и за кустами ни одного мухтара не осталось, еще три-четыре студента делают около постамента акробатическую пирамиду, еще один лезет по их спинам, несколько щедрых взмахов кистью, а то и струя краски из аэрозольного, если удалось раздобыть, баллона, яйца светятся свежим красным, желтым или зеленым – что и констатируют возвращающиеся в засаду весело порыгивающие пивом менты.
Те, с банкой, уже растворились в переулках, кто и как успел здесь подсуетиться – неизвестно, и только вот он, факт, висит налицо. Можно идти писать рапорт.
А то еще можно было ночью вообще вылазку не делать, а дождаться часов этак десяти утра – когда вся милиция снялась и ушла отсыпаться – и спокойно, совершенно не таясь, подойти к монументу с четырехметровой жердью, на конце которой висит прибитая широкогорлая жестяная банка с краской, аккуратно поднять ее на шесте, прицелиться, надеть банку прямо на мошонку, подождать так минуту, а потом хладнокровно бросить жердь с банкой под ноги и уже без улик и вещдоков в руках пойти, светясь от радости на Северный вокзал завтракать пивом.
Разумеется, гладко все равно проходило не всегда и не у всех. Пойманных доставляли в отделение, читали им нотации – тогда, в общем, студентов практически не били – а потом выдавали лесенку, наждачную бумагу, и отправляли под конвоем оттирать краску. И разумеется, вместе с краской студенты сдирают и патину – и начищенная бронза бычьих яиц начинает сиять жарким жирным блеском ювелирного золота.
И Пасха опять удается по полной программе.
https://www.ashipilin.ru/newgallery/Kaliningrad/images/IM3989w.jpg
https://img-fotki.yandex.ru/get/215803/201655053.232/0_17ff4a_f042a924_XXL.jpg
http://russianshanson.info/img/afisha/27/1024/1.jpg
https://privetsochi.ru/uploads/images/00/03/12/2012/04/16/aff0bef778.jpg